— Откуда ты знаешь, чем он был напуган? Может, его ужаснуло собственное преступление? Или он вдруг понял, что о наводнении в отеле рано или поздно станет известно и таким образом обнаружится его мотив. И вообще, много ли параноику нужно, чтобы испугаться?
— Все, — сказал Марк, отодвигая тарелку. — Обсуждение закончено, пора переходить к делу. — Варвара, захвати пару судков и ступай к Георгию. Попробуй уговорить его открыть дверь. Когда он будет тебя выпускать, мы не дадим ему запереться снова.
— Нет.
Услышав металл в моем тоне, все разом подняли головы и изумленно на меня вытаращились.
— Откуда эта внезапная любовь к Замухрышке, Варвара? — спросил Прошка, хлопая глазами. — Прежде я как-то не замечал в тебе особой к нему симпатии. Что заставило тебя переменить отношение к этому неврастенику?
— Одна фраза, сказанная Натальей. Я тоже в детстве была маленькой и хилой. Тем, кто был поздоровее, нравилось доводить меня до бешенства и щелчком отбрасывать назад, когда я начинала молотить по ним жалкими кулачками. Поглазеть на эту потеху собирались весельчаки со всех окрестных дворов. Я шагу не могла ступить, чтобы кто-нибудь меня не задел. Меня дразнили «бешеной блохой», «козявкой», «неустрашимой глистой». О других кличках я даже не хочу вспоминать. К восьми годам до меня дошло, что драться можно не только кулаками. Мои обидчики один за другим убеждались, что лучше меня не трогать — иначе станешь всеобщим посмешищем. Но я никогда не принимала участия в травле слабых. И сейчас не собираюсь. Я согласна, доводы у вас довольно убедительные. Но если вы ошибаетесь, то, ворвавшись в номер к Замухрышке, можете довести невинного человека до инфаркта. Нам совсем ни к чему третья жертва, вам не кажется?
Генриха моя речь убедила сразу.
— Ты права, Варька. Доказательств у нас нет, а умозаключения могут оказаться ошибочными. Если ты считаешь, что наш визит к Георгию может окончиться плачевно, нужно оставить его в покое.
— Да, пусть себе без помех обдумывает следующие убийства, — ехидно согласился Прошка.
— Тогда иди к нему одна, — распорядился Марк. — Втяни его в разговор и упомяни ненароком о наводнении в отеле. Если он и впрямь все время просидел взаперти, то о воде в подвале ему ничего не известно. Вот и посмотришь, как он воспримет твое сообщение. Ты же у нас мастерица оценивать человеческую реакцию — тебе и карты в руки.
В сопровождении Леши я спустилась на кухню, достала кое-что из холодильника, подогрела в микроволновой печи, поставила на поднос и вернулась на третий этаж. У двери триста шестнадцатого номера Леша отдал мне поднос и шепотом напутствовал:
— Только ни в коем случае не показывай Георгию, что его подозреваешь. И ничего не ешь и не пей, ладно?
— Не волнуйся, Леша. Во-первых, я его не подозреваю, во-вторых, мы только что поели. Иди занимайся спокойно Вальдемаром. Обещаю вернуться к вам живой и невредимой.
Когда он наконец удалился, я тихонько постучала в дверь.
— Кто там? — откликнулся Георгий почти сразу, словно дожидался визитеров в прихожей.
— Варвара. Чтобы не повторился наш предыдущий диалог, скажу сразу: в коридоре я одна, на подносе у меня ужин, а если вы сомневаетесь в безвредности блюд, я готова продегустировать любое у вас на глазах. (Слышал бы меня Леша!) Могу добавить, что я не вооружена и, если вы настаиваете, готова поставить поднос под дверью и уйти.
Несмотря на ясно выраженное мною желание избежать повторений, Замухрышка опять долго не подавал признаков жизни, и только когда я уже совсем потеряла терпение, из-за двери раздался его голос:
— Ладно. Сейчас открою, подождите.
На этот раз он двигал мебель гораздо дольше, чем в предыдущий, из чего я заключила, что известие о смерти Левы не придало ему храбрости. Но в конце концов я все же попала в гостиную, которая теперь выглядела еще просторнее, поскольку значительная часть обстановки перекочевала в прихожую. Впустив меня, Замухрышка долго возился у входа, потом забрал у меня поднос и кивком показал на диван, который, по всей вероятности, просто не сумел сдвинуть с места. Сам он расположился на том же диване, но на почтительном расстоянии от меня, а поднос пристроил на коленях.
— Ну что, поубавилось охоты веселиться? — спросил он, снимая дрожащей рукой крышку с одного из судков. — Или второе убийство не испортило вам настроения?
— Лева не принадлежит к числу людей, которых я готова оплакивать до Страшного суда. Но если честно, радости его смерть не вызвала.
— А смерть Бориса? — спросил Замухрышка, метнув в меня острый взгляд. — Вы ведь не особенно его любили, верно?
Последнее замечание захватило меня врасплох. Во время «дружеских» сборищ, на которые приводил меня Борис, Замухрышка преимущественно сидел ко мне спиной. Кто бы мог подумать, что он отличается наблюдательностью?
— А вы, оказывается, храбрый человек, Георгий, — заметила я после секундного замешательства. — В подобных обстоятельствах далеко не каждый отважился бы принять пищу из рук женщины, у которой имелись основания недолюбливать покойного.
Замухрышка прожевал и проглотил кусок цыпленка под белым соусом, подергал щекой и выдал неожиданную сентенцию:
— Лающая собака горла не перегрызет.
В первый момент я даже не поняла, к чему это он. А когда сообразила, что под лающей собакой он подразумевал меня, чуть не поперхнулась. «Хорошо еще, что здесь нет Прошки, не то он до конца жизни не давал бы мне проходу», — подумала я и собралась уже как следует отбрить Замухрышку, но, видимо, слишком долго лазила за словом в карман, потому что этому типу удалось огорошить меня в третий раз: